Я, Отченашенко Андрей Порфирьевич, рождения 6 апреля 1924 года. Место рождения — бывшая Курская область (сейчас она Белгородская область), Михайловский район, село Велико-Михайловка.
В 1942 году я был принудительно вывезен в Германию. Как это было?
Во время оккупации г. Константиновка мы жили с мамой вдвоем. Брат мой Ваня был на войне, он старше меня на два года. У нас была швейная машинка и мама шила бурки, носила их на базар продавать, т.к. базар был близко от нашего дома метров 200. В один день мама ушла торговать, а меня заперла в доме (у нас был маленький домик 4,5х5,5 м, мазанка). Ушла она на базар рано, а потом уже 9 часов - а ее нет, 10 часов — а ее нет, 11 и 12 часов — а ее все нет с базара. Я начал волноваться, и решил узнать, почему ее нет, может что-то с ней случилось. Я вылез через окно и пошел на базар. И только я завернул за угол, как навстречу мне идет жандарм, и полицай русский в черной форме, а жандарм с бляхой на груди и со штырем шапка. Он крикнул: «Ком, гер» (иди сюда). Я подошел к ним, жандарм полицаю говорит: «Гут-гут (хорош-хорош)» - и меня забрали и повели в 10-ю школу, в спортивный зал (там уже было много молодых людей, мужчин). Оказывается, толкучку окружили на базаре полицаи и выбирали подходящих мужчин и парней, чтобы забрать в Германию, вот и набрали полный зал в школе. А потом нас этапом погнали в Дылеевку и посадили в вагоны. На утро нас повезли в закрытых вагонах аж до Берлина. Так я больше и не видел мамы.
До самого Берлина вагоны не открывались. Сбоку дверей была сделана прорезь и вставлен лоток — для того, чтобы мы могли справлять свою нужду. В Берлин нас привезли на станцию Вульгайде и поместили в остовский лагерь «Карльсгорст». Там было 13 бараков — были женские и мужские. Каждое утро нас немецкие полицаи водили на вагоноремонтный завод, мы там ремонтировали вагоны, а 10 человек с этого же лагеря работали на станции Щоневайде, и я в этом числе. Мы работали на заводе по ремонту электричек, я работал электриком. Под каждым сиденьем в вагоне была электрическая печка, круглая, и мы определяли прибором — работает она или нет, и если не работает, мы снимали ее, и делали замену.
В лагере жить было тяжело. Нам давали в день 300 граммов хлеба и миску баланды. Но на заводе работать было хуже, чем оставаться в лагере. И оставаться в лагере нельзя — надо брать в санчасти больничный лист. Мы достали каустника, и начали травить — кто руку, кто ногу, кто под мышкой. Намажешь каустником на ночь, на утро на этом месте открытая рана. Пойдешь в санчасть к врачу, тебе дают больничный лист, значит имеешь право лечиться в лагере. Но это заметил полицай поляк «черная собака» - так звали его в лагере, - что одни и те же в лагере. Он сказал нам, что если узнает, что мы сами делаем раны, посадит в концлагерь.
Но мы продолжали делать раны и быть в лагере. Но уже недолго, он назначает комиссию из трех врачей — польского, немецкого и русского — и нас проверяют, т.е. наши раны. Проверяли шесть человек, решили поставить возле санчасти лавки и сказали садиться и на солнце сушить наши раны. Мы послушались, и начали сушить раны. И что вы думаете? На завод идти не хочется, а посидишь на солнце - раны засыхают. Что делать? Придумали - на ночь после сушки намазываешь раны вазелином, рана набрякает, и делается еще большей. Это заметил полицай «черная собака», и снова нас предупредил. Этого мы и боялись. Мы сговорились и решили бежать домой.
В 1942 году я был принудительно вывезен в Германию. Как это было?
Во время оккупации г. Константиновка мы жили с мамой вдвоем. Брат мой Ваня был на войне, он старше меня на два года. У нас была швейная машинка и мама шила бурки, носила их на базар продавать, т.к. базар был близко от нашего дома метров 200. В один день мама ушла торговать, а меня заперла в доме (у нас был маленький домик 4,5х5,5 м, мазанка). Ушла она на базар рано, а потом уже 9 часов - а ее нет, 10 часов — а ее нет, 11 и 12 часов — а ее все нет с базара. Я начал волноваться, и решил узнать, почему ее нет, может что-то с ней случилось. Я вылез через окно и пошел на базар. И только я завернул за угол, как навстречу мне идет жандарм, и полицай русский в черной форме, а жандарм с бляхой на груди и со штырем шапка. Он крикнул: «Ком, гер» (иди сюда). Я подошел к ним, жандарм полицаю говорит: «Гут-гут (хорош-хорош)» - и меня забрали и повели в 10-ю школу, в спортивный зал (там уже было много молодых людей, мужчин). Оказывается, толкучку окружили на базаре полицаи и выбирали подходящих мужчин и парней, чтобы забрать в Германию, вот и набрали полный зал в школе. А потом нас этапом погнали в Дылеевку и посадили в вагоны. На утро нас повезли в закрытых вагонах аж до Берлина. Так я больше и не видел мамы.
До самого Берлина вагоны не открывались. Сбоку дверей была сделана прорезь и вставлен лоток — для того, чтобы мы могли справлять свою нужду. В Берлин нас привезли на станцию Вульгайде и поместили в остовский лагерь «Карльсгорст». Там было 13 бараков — были женские и мужские. Каждое утро нас немецкие полицаи водили на вагоноремонтный завод, мы там ремонтировали вагоны, а 10 человек с этого же лагеря работали на станции Щоневайде, и я в этом числе. Мы работали на заводе по ремонту электричек, я работал электриком. Под каждым сиденьем в вагоне была электрическая печка, круглая, и мы определяли прибором — работает она или нет, и если не работает, мы снимали ее, и делали замену.
В лагере жить было тяжело. Нам давали в день 300 граммов хлеба и миску баланды. Но на заводе работать было хуже, чем оставаться в лагере. И оставаться в лагере нельзя — надо брать в санчасти больничный лист. Мы достали каустника, и начали травить — кто руку, кто ногу, кто под мышкой. Намажешь каустником на ночь, на утро на этом месте открытая рана. Пойдешь в санчасть к врачу, тебе дают больничный лист, значит имеешь право лечиться в лагере. Но это заметил полицай поляк «черная собака» - так звали его в лагере, - что одни и те же в лагере. Он сказал нам, что если узнает, что мы сами делаем раны, посадит в концлагерь.
Но мы продолжали делать раны и быть в лагере. Но уже недолго, он назначает комиссию из трех врачей — польского, немецкого и русского — и нас проверяют, т.е. наши раны. Проверяли шесть человек, решили поставить возле санчасти лавки и сказали садиться и на солнце сушить наши раны. Мы послушались, и начали сушить раны. И что вы думаете? На завод идти не хочется, а посидишь на солнце - раны засыхают. Что делать? Придумали - на ночь после сушки намазываешь раны вазелином, рана набрякает, и делается еще большей. Это заметил полицай «черная собака», и снова нас предупредил. Этого мы и боялись. Мы сговорились и решили бежать домой.
Продолжение следует.
