Продолжение. Начало в № 10, 11, 12.
Прежде чем кто‑либо мог что‑то сказать, Дуня заверещала: «Это еврейский ребенок — еврейка бросила его в наш вагон на последней остановке!» Она не смогла достаточно хорошо сказать это по‑немецки, но этого было достаточно, чтобы немецкий солдат понял. Он двинулся к другим солдатам, и они ринулись на нас. Мама очень крепко держала малышку, и не отпустила бы ее, даже если бы немецкий солдат попытался забрать ее. Я начала умолять маму отдать ему ребенка, не дожидаясь, чтобы он применил силу. В конце концов немецкий солдат забрал ребенка. Он передал малышку эсэсовцу, который унес ее прочь — держа тельце в одной руке, и она болталась возле его бока. Мама зарыдала, и я с ужасом в сердце смотрела, как эсэсовец нес младенца к грузовику. Он поднял колено и быстрым движением ударил об него тельце ребенка.
Прежде чем кто‑либо мог что‑то сказать, Дуня заверещала: «Это еврейский ребенок — еврейка бросила его в наш вагон на последней остановке!» Она не смогла достаточно хорошо сказать это по‑немецки, но этого было достаточно, чтобы немецкий солдат понял. Он двинулся к другим солдатам, и они ринулись на нас. Мама очень крепко держала малышку, и не отпустила бы ее, даже если бы немецкий солдат попытался забрать ее. Я начала умолять маму отдать ему ребенка, не дожидаясь, чтобы он применил силу. В конце концов немецкий солдат забрал ребенка. Он передал малышку эсэсовцу, который унес ее прочь — держа тельце в одной руке, и она болталась возле его бока. Мама зарыдала, и я с ужасом в сердце смотрела, как эсэсовец нес младенца к грузовику. Он поднял колено и быстрым движением ударил об него тельце ребенка.
Последняя константиновская фотография семьи Лисовских (кроме Нонны: мама Анна, папа Евгений и брат Анатолий) перед войной. Этот снимок девушка пронесла через всю войну, зашив вместе с другими фотографиями и страничками дневника в подушке. Надпись на английском сделана уже в Мемфисе, США.
Больше я не слышала детского плача, и, когда я попыталась двинуться, то не смогла. Я почувствовали, как кровь отливает от моей головы, и я чувствовала тошноту и головокружение. Зайдя в вагон, я стала возле двери и отчаянно рыдала. Мама, стоя возле меня на коленях, снова и снова повторяла: «Они убили мою Таисию, мою дорогую малышку!» Я осознала, что она все еще была в шоке, обняла ее и крепко держала за плечи.
Жизнь до войны
Глава 3.
Семейные корни
Семья бабушки. Семья матери Нонны — единственное обширное родство, которое Нонна знала, была очень важна для нее, она пронесла их воспоминания до самой своей смерти. В конце своей дневниковой записи она поместила более основательную информацию о жизни Якова и Феодосии и их семье.
Прадед со стороны матери Нонны, которым она и ее семья очень гордились, был русским графом и казаком — членом автономной особой группы людей в азиатской части России или Восточной Европе, чье название буквально означает «свободный человек». Дед со стороны матери Нонны унаследовал казацкие традиции своего отца.
Нонна никогда не встречалась со своим харизматичным дедом, но, будучи ребенком, она с огромной любовью и восхищением смотрела на его портрет над каминной полкой в бабушкином доме и любила слушать неисчислимые рассказы бабушки о его доброте и смелости. Нонна писала: «Моя бабушка Феодосия Николаевна Ляшова (урожденная дочь графа Николая Андреевича Козлова и графини Марии Федоровны Козловой). Далее этой точки настоящие имена не сохранились в моей памяти, если даже когда‑то мне о них и говорили. О них в моем распоряжении нет никаких письменных документов».
Нонна также упоминает бабушку своей бабушки, которая дожила до возраста 114 лет, и которая, согласно рассказам бабушки Нонны, взобралась на крышу в возрасте 114 лет, сломала себе бедро в двух местах и умерла от инфекции и гангрены.
Продолжение следует.
Перевод с английского Елены Дудченко.
