Дневник константиновского остарбайтера

Продолжение. Начало в № 30, 31, 32, 33.

За время пребывания в этом лагере было еще много происшествий и грубостей, потому что здесь была «палочная» система. Капы, оберкапы по лагерю ходили с палками, и если где-то что-то не так, - сразу били. Например, когда нас решили помыть, а бани не было, была колонка посреди лагеря. Наш барак не погнали на работу, выстроили перед бараком и по одному подгоняли к колонке, возле которой сидел эсэсовец с палкой. Мы раздевались догола и нам давали кусочек мыла. Причем, мыло из человеческого жира. В лагере, где есть крематорий, когда сжигали людей, то от печки по лотку течет жидкость, из которой и делают мыло. Оно имело голубоватый цвет, да и мылилось очень плохо. Выключаешь колонку, и начинаешь мыться, но этим мылом вымыться трудно. Немножечко помочишься и потрешься, а потом подходишь к надсмотрщику, который сидит с палкой, поднимаешь руки, поворачиваешься, и если он увидит грязное тело, сразу бьет палкой и кричит: «Нох маль вашен» (еще раз мойся). И ты снова начинаешь тереть тело этим мылом, и так целый день — в итоге, весь барак помыли. На следующий день — других, с другого барака, а нас на работу.

И так мы мучились в этом в этом лагере до 1945 года. В начале 45-го в лагере меньше стали применять палки. Однажды была бомбежка, а недалеко от лагеря было село Кохендорф, и его разбомбили. Тогда в лагере отобрали 10 человек и капо их водил на уборку после бомбежки, мне хотелось попасть туда работать. Когда он подбирал людей, я подошел к нему и хотел стать в строй, но капо ударил меня в лицо так, что щека сразу опухла, я ушел. На второй день я снова подошел, и стою. Когда этот капо меня увидел с пухлой щекой, он сказал мне: «Ком, гер» (иди сюда), - махнув рукой в мою сторону, оказывается у него не хватало одного человека, вместо 10, было 9 человек. И он меня пожалел.

Так я ходил в село. Там было разбито несколько домов и парники одного хозяина, мы их поправляли, а другие разбирали дома. В разбитых домах были и убитые хозяева. Перед тем, как начать разборку, капо предупреждал, что если кто-либо что-то найдет из еды, то должны отдать ему. И что вы думаете, - у хозяина, у которого бомба разбила парники, был большой железный казан (а может и чугунный), и он в нем нам варил рисовую кашу, причем много, мы ели у него днем, а когда шли домой, он давал нам в лагерь. Когда же мы приходили в лагерь, нас уже ждали, и мы раздавали эту самую рисовую кашу. На мембраме нас проверяли калифакторы и забирали кашу, у кого, конечно, ее находили. Я заметил, что мы стали крепче, стали поправляться.

Но это было недолго, и мы снова пошли на работу в шахту.

Однажды, а было это где-то в феврале или марте месяце, мы находились в загороди — отдыхали, приходит эсэсовец в серой кожаной шинели, построил нас по 3 человека, и говорит: «Ецт зинген Москау» (сейчас пойте Москву). Мы все были ошарашены и подумали, что фрицы задумали что-то с нами сделать. Ничего не поделаешь, надо петь, и мы стали ходить по площадке и петь. Ваня запевал: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская страна». А мы все хором: «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая! Холодок бежит за ворот, шум на улице сильней. С добрым утром, милый город, сердце Родины моей!» А мы все снова - «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая!» В это время мы все думали, что это последние минуты нашей жизни и сейчас с вышек с автоматов нас всех постреляют. Но когда мы закончили петь, эсэсовец говорит: «Гут, гут, руссе» - и ушел на мембраму. Если бы вы видели, что было на площадке в загороди — мы все обнимались, что остались живы.

Не знаем, для чего он это сделал, но мы догадывались, что подходит конец войны. И вот, через несколько дней, нас всех снова построили и рассказали все правила, как нас будут гнать, и как далеко, и что если кто-то попытается бежать, будет расстрелян, т.к. охрана будет идти с собаками и любого бежавшего догонит. Всем было приказано держаться рука об руку, если кто бросит руку, будет натравлен собаками.

Построились мы по пять человек рука об руку и сотнями нас вывели из лагеря и погнали неизвестно куда. Идти было тяжело, колодки стучали об асфальт, а мы же слабые, голодные, худые. Первый день мы шли днем, и сколько мы прошли, не знаем, дошли до лесной поляны и нас остановили. На поляне мы ходили свободно, нас и нашу поляну окружили эсэсовцы с автоматами и пулеметами. Мы ходили по поляне и искали, чтобы что-нибудь съесть. Находили под листьями червей-дождевиков, жуков, лягушек, ели сосновые шишки, всевозможную траву, листья. Потом ложились здесь же, на поляне, спать. Чтобы было тепло, мы ложились по 2 человека. Подстилали ветки сосны, листья и траву. И когда товарищ, который рядом, умирал, тогда живой вырезал заточенной ложкой (точили камешком, а ложка была у каждого) у него с ягодицы кусок тела (других мест не было, т.к. тела были очень худые и истощенные), и это съедалось. И так, если съешь тело товарища, то будешь жив. В общем, спасались кто как может.