Хороших учителей много быть не может. Вот и я вспоминаю нескольких своих, уроки которых не забуду вовек. Довелось вот столкнуться с мудростью народной, крестьянской, корневой, в нашем городе, да ещё во встречах со многими немолодыми уже людьми. Вот у кого надо учиться молодёжи, вот примеры для наших детей, а мы всё ищем какую‑то там «державницьку ідею», мечтаем о неких всезнающих гуру.
В наш город приехало два десятка иностранцев — русских, австрийцев (все, кстати, из Вены), немцев, венгров. Приехали они записать рассказы наших остарбайтеров, людей, насильственно вывезенных в годы второй мировой в Германию на работу. Хотят также своими глазами посмотреть на Украину, пообщаться с людьми. Вот в ходе записи многочисленных интервью с нашими пожилыми земляками — остарбайтерами и начал открываться для меня их жизненный опыт, их философия. Хочется рассказать о каждом, но первый герой моих очерков — Николай Гаврилович Закаблучный.
Так складывается, что в некоторых людях кристаллизуются лучшие свойства народного характера. Господь не фраер, и если что‑то творит, то с первой попытки и не повторяясь. Но лишь в некоторых людях генетика, обстоятельства их жизни, их собственные усилия лепят с Божьей помощью такие характеры, как у Николая Закаблучного — цельные, крепкие, несущие в себе лучшие свойства украинскости: предприимчивость и стойкость, хозяйственность, порядочность, сроднённость с родной землёй, трезвость.
От отца к сыну в этом роду передаются предания о казацких корнях. Родовые земли Закаблучных расположены в Николаевской области, там, где за верную службу даровал их своему лыцарю‑казаку Богдан Хмельницкий. Конечно, в бурных событиях ХХ века документы и исторические реликвии утеряны, особенно жаль две старые казацкие сабли, висевшие на почётном месте в селянской хате, прошедшие через многие битвы хмельниччины и сгинувшие бездарно при установлении «новой власти».… Село занимали то белые, то красные, грабили все, так сабли и пропали. От дедов‑прадедов передают слова гетьмана, сказанные при наделении землёй: «Даю, поки є влада і сила, бо що буде, не знаю»…
До революции семья была крестьянской, но богатой. Конечно, земли не хватало, пастбища арендовали, но 300 голов овец держали, сеяли пшеницу. Платили за землю, отдавали обязательные поставки овцами и зерном в счёт налогов. Из некоторых овец делали каракуль. Была ещё такая порода, она на каракуль не годилась, но в курдюках было столько жира, что к ним приставляли тележку. Зимой гоняли ямщину на своих лошадях в Николаев. Плата была 13 % от стоимости груза. Работали тяжело, но и жили на своей земле вольготно и богато.
В Константиновку приехали в 1928 году, после раскулачивания, лишившись всего имущества и земли. Из своего села бежали ночью, чтобы не быть арестованными. В сельсовете активисты решали, кого отправлять в Сибирь. Предупредил двоюродный брат, он ночью и помог с отъездом до станции, до которой было 25 км. Как многие другие, бежали на Донбасс, где нужны были рабочие руки и документы особо не спрашивали. Как приехали в Константиновку, мама оставила на станции детей, свекруху, пошла искать работу. Тогда здесь строился базар, в районе «Спутника» возводили двухэтажные дома. Камень для строительства били на Червоном на Белой горе. Там устроили каторгу для арестованных священнослужителей: попов, дьячков. Потом мама пошла на завод, на бутылочном снимала с лер бутылку; отец, отслуживший в кавалерии и разбиравшийся в лошадях, работал вначале рядовым рабочим, а потом начальником конторы в «Гужтрансе», который располагался на Красном Октябре в извиве реки, но после чистки там Торец изменил русло. Возили на лошадях цемент из Краматорска, глину из Часов-Яра, заводы заказывали себе подводы, сколько им было нужно. Лошадей тогда было много. Скорая помощь, пожарники, начальство, — все были на лошадях.
Вот в такой большой и дружной семье родился в 1936 году Николай. Казаки Закаблучные отличались физической силой и здоровьем. В семье вспоминают дедов, которые умирали далеко за 100 лет и до смерти сохраняли прекрасную память, рассказывая внукам казацкие были. Также и Николай Гаврилович сохранил прекрасную память с двух лет. Он и сейчас в мельчайших подробностях рассказывает семейные предания, перечисляя количество скота в семье, особенности производства каракуля и т. д. Что касается физической силы, то работая после войны на стекольном заводе, Николай как‑то пошутил. Он поднял на плечо, спустился по лестнице с третьей машины и отнёс под дверь начальника цеха валик, который тянет стекло. Хоть и выработанный, но килограмм 240 он весил. Когда начальник цеха («Что вы дурью маетесь?») приказал отнести его на место, то двое слесарей не смогли его поднять. Бывало также, что он клал себе на плечи бревно, на него вешались четверо рабочих и Николай с ними делал приседания.
Отца Николая в 1941 году в армию не взяли. Его призвали и направили в Артёмовск, но там у него обнаружили туберкулёз, и отец вернулся домой. Через три дня в город вступили немецкие войска. Началась оккупация. Через некоторое время, в декабре, когда начались расстрелы евреев, приходит вечером один мужичок, с кем работал отец: «Григорий Иосифович, если Вы не уйдёте, Вас расстреляют вместе с евреями». Хоть членом партии отец не был, но, как руководящий работник, попал в расстрельный список. Отец забирает двух старших дочерей и уходит на родину. Вслед за ним и мы с матерью и сёстрами меняем корову на лошадь и перебираемся в Николаевскую область, Новобугский район, село Бараково. Там был обыкновенный колхоз. Как жили люди до войны, так и продолжали жить. Пасека была, скот, лошади. Работали, а всё, что нужно для жизни, получали в коморе (кладовой): муку, мёд, мясо. Один бургомистр и два полицая на 5 деревень. Никто никого не обижал. Только продукцию сдавали на немецкую армию. Назначали, — сколько надо сдать пшеницы, свинины и т. д.
Прожили в Бараковке 1942 год. Тогда же начали забирать молодёжь в Германию. Немцев там не было, поэтому они устраивали облавы. Приезжали вечером на машинах, когда молодёжь собиралась на вечерницы. Кого ловили, — везли в район и отправляли в Германию. Так поймали и отправили в Австрию мою сестру Надю. Но семейных не трогали. Моя старшая сестра Мария вышла замуж в 19 лет за 17‑летнего и её не трогали. Но в 1943 году, когда Красная Армия подходила, село окружили немецкие войска и заставили всех до 50 лет уехать в Германию. У нас уже было своё хозяйство: корова, телёнок маленький, тёлка тельная, тёлка прошлогодняя, 2 свиньи, утки, куры. А тут полицаи заскакивают: «Вам 10 минут на сборы». С собой не возьмёшь, оставили на людей, запрягли телеги, — всё это своё было, — и поехали в район в Новый Буг. Там поселили нас в какие-то бараки. Я обжёг там руку и ходил к немецкому врачу её лечить. Был один сплошной волдырь. Пришли как‑то к нему, а он: «Коля, Komm Hirr» — иди сюда, — посмотрел, чтобы никто не видел, и достает для меня кусочек сахара. Потом повезли в Херсон, а уже оттуда в Перемышль. Там было народу видимо-невидимо. Стены исписаны надписями, с потолка падают клопы в огромных количествах. Там была комиссия. Молодых и работоспособных отправляли в Германию, а беременных, с малыми детьми загнали в эшелон и куда‑то повезли. На 2‑3 вагона охранник. Ворота скотских вагонов закручены проволокой, ведро в углу. Воду то дадут, то не дадут. Раз в день приносили что‑то варёное, но смотрели, чтобы распределяли всё поровну по немецким законам. Насчёт этого, — они люди порядочные. Несколько дней мы простояли на какой‑то станции, а потом нас зацепили и потянули в другое место. Старшие сказали: «И слава Богу», — потому, что вдали виднелись трубы крематория. Нас из‑за большой загрузки некуда было принимать. В общем, выгрузили нас в другом месте, куда приехали «покупатели» — нас покупать. Мы попадаем в город Дембице, а рядом с ним Пильзно, городок небольшой, рядом село Грабины на Висле, куда мы попали в семью Рыбиных. Он был поляк, а его жена — немка. У них было 6 детей: Митек (16 лет, старший), Тадек, Стасик, Иосиф, Тереза и при нас родилась Кристина. Люди они были очень хорошие, уже в первый день мы сели с ними кушать, ели за одним столом то же, что и они. Хозяйка мне объяснила, что если хочешь покушать между обедом и ужином, — просто подойди и возьми, но не воруй. С Митьком мы с утра вставали, шли чистить за животными. Митек был добродушный и не всегда меня будил — маленький, мол, пусть поспит. Потом завтракали, работали в огороде, часто, через день, поливали коровьей мочой капусту и буряк, чтобы мошка не заедала. Работали в лесу. Фронт уже приближается, а там работа по расписанию, как часы. Лесник намечает деревья, что надо срезать, сплошной вырубки не было, а семья должна их валить. Корни там неглубокие, но ветвистые. Мы пни обкапывали. Работают не торопясь, но всё делают как надо. Ветви обрубили, по размеру разрезали. Никто никого не гонит. Сделали, сколько сделали. 4 так 4, 5 так 5. Вечером приезжает хозяин и с Витьком, или с соседом, они друг другу помогают, грузят эти брёвна и везут в усадьбу. Раз в 10 дней приезжали за ними солдаты на тягаче и забирали. Меня к погрузке не допускали, мал был. На чужбине умер от туберкулёза отец, а сестра Мария родила девочку. Муж её сбежал, когда немцы забрали его копать окопы. Он прибился к польскому партизанскому отряду, освобождал Варшаву, был ранен, но вернулся домой в 1947 году.
Фронт приблизился и к Висле, и размеренная жизнь вновь сломалась. Нас эвакуировали, но недалеко. Жили под скатом крыши в немецком хозяйстве. К хозяйке ходил в гости солдат, и как-то он ей говорит: «Давай я их постреляю, что дитя всё время плачет». Мы испугались и побежали обратно в имение Рыбиных. Там уже стояли немецкие солдаты. А нам что есть? Немцы кормили своих коней снопами, а то что лошади потопчут, мы собирали и выбирали оттуда зёрна.
Наконец пришли наши. Вначале вошла разведка. Все пьяные. «Вы кто? А ну становитесь, падлы, к стенке». Поставили нас — и больших, и малых, а мы им говорим, да что мы, сами сюда поехали, а вы где были, что нас на немцев бросили? После разведки дня через три вошла регулярная армия. Перед этим Рыбин нам предложил уходить с ними: «Для вас Сталин уже лагеря приготовил, я знаю точно, а у нас, если власть старая сохранится, то вас не обидят. Хозяйство своё заведёте». Но мы сказали: «Нет, только на родину». После проверки приехали мы в Николаевскую область, а в нашем доме живут чужие люди — сельсовет поселил. Всё, что оставляли, наши же растащили, ничего не найдёшь. Колхоз опять же, но мать сказала — в колхоз не пойдём. Пошли в совхоз работать. Приехала сестра Надя из Австрии. Рассказывала, что хозяева были люди хорошие. Двое их сыновей погибли на восточном фронте, но они взяли семь человек приёмных детей. Возвратились в Константиновку, здесь был дом по Пролетарской, 127, возле силикатного завода. Когда уезжали в Николаевскую область, сдали домик на время знакомому. Вернёмся, — освободишь. Приехали, он овчарку во дворе держит, говорит, я уже документы на себя сделал.
Сестра с мамой нашли работу на Берестовом, а здесь много возчиков помнило отца. Здесь обосновались, вначале на квартире, потом дали план, построились. Учился в 17 школе. Она до и сразу после войны была через дорогу напротив проходной завода «Красный Октябрь». Учился на 3 и 4, но что учил, помню и сейчас. Жили первые годы трудно и голодно. Старшая сестра с получки купила мне путёвку в пионерский лагерь, чтобы я не умер с голоду. Вернулся, а они сами опухшие от недоедания».
Вспоминает Николай Закаблучный и пленных немцев, которых было много в нашем городе после войны. Мужчины работали на заводах, а вот заключённые-немки, которые трудились в «Берестовом», очень хорошо остались в его памяти. Молодые девчонки, лет по 18, работали на полях, а ещё строили плотину в районе 5-го ставка. Многие умирали. Их хоронили отдельно, а в 1946 году на этом месте открылось Краснооктябрьское кладбище.
Николай Гаврилович Закаблучный всю жизнь проработал на стекольном заводе. Это была очень ответственная работа на машине вертикального вытягивания стекла, где он был мастером 1‑й руки. Женился, построил дом, дети, внуки. Жизнь простая, но есть в ней некий секрет. Как птица феникс, из всех пожарищ воскресает козацкий род Закаблучных, и своим трудом строит своё и страны благополучие. «Козацькому роду нема переводу».
Записал И.Бредихин, преподаватель КПЛ.
