Новогоднее
Стихотворение А.Фарбера
Январь повязал
вокруг шеи
кашнэ
И вычесал крыши
хрустящей гребенкой.
На город,
на улицы
падает снег,
Веселый и чистый,
как голос ребенка.
Полвека назад,
было это точь в точь
(Снег
не изменилась
ярко белой окраски),
Приветствуя
новогоднюю ночь ,
Бокалы
шипели
зеленым шампанским.
Срывалися
стаями
стоны гитар,
И вальс
сапогами и туфлями
дрыгал.
И армии
штатских
и бравых гусар
Без виз
и без паспортов
«ездили в ригу»…
Ломились
под тяжестью снеди
столы.
(Обжорства и пьянки
святая причина!)
Тупые и медленные,
как волы,
Отрыжкой давясь,
восседали,
купчины.
Для водки
все поводы
хороши!
... И пальцами
пухлыми,
точно сосиски,
На утро
считала
свои барыши
Россия
Морозовых
И Рябушинских.
Гудели
московские колокола.
На дугах
позванивали
колокольчики.
Лабазная
грузная
полночь
плыла.
И в лица
впивался
мороз игольчатый.
На грубом меху
казацких папах
Искрилось
январское
белое золото.
***
1/1 — 1931 г.
Я отримую величезне задоволення від цих новорічних спогадів з далеких передвоєнних років. Як історику, мені надзвичайно цікаво не просто почути голоси людей з 1930-х., відчути їх святкові новорічні почуття та відношення до старорежимної бувальщини.
Серпень 1928 р., Костянтинівка, шахта "Північна". Зліва направо: Олексій Фарбер, Фелікс Ковалевський, Василь Гайворонський — троє активістів обласної письменницької організації — костянтинівці.
1. Спочатку ми наводимо чудовий вірш нашого костянтинівського земляка А.Фарбера “Новогоднее”. Приводимо першу частину, високопоетичну, а от друга, та в якій поет розкривав свої інтимно-поетичні відносини до політики ЦК ВКП залишається у №2 “Забою” за 1931 рік. У 1920-х та 30-х роках поетам платили за надруковану строчку. Тому Маяковський, який розбивав строчку на 2 чи 3 частини отримував відповідно у 2-3 рази більше грошей, ніж інші поети. І його стиль викликав незадоволення та заздрість у колег.
2. Другу частину новорічної літературної сторінки складає розповідь старого московського професора про одну новорічну бувальщину, що сталася біля 1900 року. Її записав у 1940 році письменник Макс Поляновський — «Под новый год». Радянський професор розказує про “ружденне” життя дореволюційного студентства “щасливому” радянському студентству. Та мимоволі перед читачем постає життя вільне у порівнянні з “радянським”. Немає ні комендантів студентського гуртожитку, ні гуртожитка, а є нормальна аренда приміщення, а як зняв, то більша чи менша свобода.
“В конце своей лекции старый профессор сказал: Вот и закончилось первое учебное полугодие. Желаю вам, товарищи студенты, славно провести зимние каникулы и весело встретить новый год.
— Спасибо за доброе пожелание, Иван Платоныч, — раздались голоса с разных концов аудитории. — Встретим весело. И за ваше здоровье бокал поднимем!
— Непременно весело! — ответил профессор, сходя с кафедры. — Чего вам, нынешним студентам, не хватает? Не то что в мои времена.
— Иван Платоныч, а что было в ваши времена, когда вы были студентом?
— Всякое бывало, разве обо всем расскажешь! Мне вот, на вас глядя, припомнилось, как однажды мы, студенты-медики, новый год встречали.
— Внимание, товарищи! — крикнул бойкий вузовец. — Иван Платоныч поведает о том, как в его времена студенты новый год встречали.
— Не к чему… — отмахнулся профессор. — Что вы такое выдумали — вечера воспоминаний устраивать.
Но от студентов не легко было отвертеться.
— Иван Платоныч, — наседали они. — Даже по традиции принято под новый год рассказывать всякие замечательные истории.
— Но в том, что мне припомнилось, нет ничего замечательного, друзья мои, — доказывал профессор.
— И все же расскажите…
— Ладно, сдаюсь, — сказал профессор. — Так вот, место действия — Москва, время — лет сорок тому назад. Приближались, как и сейчас, зимние каникулы, новый год и тому подобное. Жил я тогда в Гиршах, был такой студенческий дом на Бронной улице. Он и сейчас еще стоит.
Большинство живших в нем студентов постоянно заботилось о хлебе насущном. Бегаешь, бывало по мелким урокам и всегда думаешь, где бы перехватить до получки мелочишку на житный хлеб и колбасу.
И вот накануне нового года получаю записку от приятелей медиков. Просят меня и еще одного студента заглянуть к ним в «Бельвю».
Под этим громким названием содержались на Лубянке меблирашки, то есть меблированные комнаты. Клоповник был отчаянный, но зато дешевый. По этой причине наши медики там скопом жили, по нескольку человек в комнатушке.
Отправился я с приятелем из Гиршей в «Бельвю». Постучали в дверь комнаты, где жили студенты, приславшие нам записку. Едва постучали, весь коридор огласился собачьим лаем. Вероятно, думаем мы, в чужой номер постучались, в коридоре темно. Чиркнули спичкой. Все правильно, комната №17.
Снова стучим. Лай, рычание, скулеж — чорт знает, что за какофония! Мы даже к лестнице попятились. Может быть, наших приятелей хозяин меблирашек вчера выселил за неплатеж?
Но вот отворилась дверь семнадцатой комнаты и появился главный «заправило», так сказать, ответственный съемщик, студент Саша.
Лихой был паренек.
— Пожалуйста, говорит, друзья. Мы вас дожидаемся.
Подошли к двери и увидели картину: в комнате разгуливали, сидели и лежали собаки. Сколько их там было, не счесть! Как сейчас помню, бегал, нервничал сеттер, застыла, словно монумент, борзая. На постели приткнулись две болонки. У печки непрерывно тявкала молодая овчарка. Белый с черными подпалинами фокстерьер истерически лаял на тупо молчавшего мопса. Скулил лохматый красноглазый пудель. А на столе возлежала шоколадная такса, рычавшая на каждого, кто смел приблизиться к ней. Под вешалкой, где болтались студенческие шинельки, сидел огромный сенбернар. Он не сводил глаз с двери, видимо, норовя поскорее удрать.
Мы с приятелем стояли посреди комнаты, опасаясь и за свои икры и за целость шинелей.
— Что за собачье нашествие? — недоумевали мы.
Но обитатели комнаты №17 не обращали на нас внимания. Они шуршали газетами, выискивая в них какие-то важные сообщения. Вдруг один из жильцов комнаты, очкастый студент, радостно крикнул:
— Есть, нашел! В «Московском листке» нашел.
И не выпуская из рук газету, он обшарил близорукими глазами комнату, затем подошел к истеричной болонке и нежно произнес:
— Теперь мне известно ваше имя, сударыня. Ваша кличка «Мушка», не так ли? Мушка, Мушка, Мушечка!
Болонка перестала визжать и даже завиляла хвостом.
— Он самый, подлец, сразу свое имя признал. Мушка, Мушка, але, крой сюда!
Мушка радостно юлила у ног очкастого студента. Сашка взял у него газету, быстро что-то в ней прочитал и сказал:
— Красненькая обеспечена. Вы послушайте только: «Умоляю вернуть за отличное вознаграждение. Кличка «Мушка», дорога как память. Трубниковский переулок». Антошка, марш в дорогу! — приказал Сашка студенту с козлиной бородкой. — Ты человек представительный, к тому же у тебя штиблеты собственные, хотя и с заплатой. Торгуйся. Меньше десятки — ни гроша. Крой.
И он старательно привязал к ошейнику «дорогой как память» Мушке кусок крепкого шпагата.
— Все в порядке, коллеги. Встретим новый год, как полагается.
Тут-то все и выяснилось. Придумал эту «комбинацию» изобретательный Сашка. Несколько дней обитатели комнаты №17 бегали по Москве, подбирая отбившихся в предпраздничной сутолоке и заблудившихся хозяйских собак. На рынках у дверей магазинов, в Охотном ряду и на бульварах студенты отобрали десятка полтора скуливших псов. Спустя несколько дней жильцы из семнадцатой усердно читали объявления во всех московских газетах. Хозяева собак, в большинстве купчихи, барыни, старые девы, горестно взывали о возвращении им четвероногих кумиров. Все они сулили вознаграждение. В тот день на мою долю выпало доставить по адресам блудного лаверака и молодую, совсем еще глупую овчарку. С хозяином лаверака пришлось поторговаться. Он предлагал трешницу, я настаивал на пяти рублях. Сошлись, кажется, на четырех. Новый год мы встретили сытно и весело, хотя с полдюжины собак, чьи хозяева не обнаружились, продолжали еще околачиваться в комнате №17. Студент с козлиной бородкой, подвыпив, пожимал лапы недоставленым еще псам, поздравлял их с новым годом, благодарил, предложил даже тост за здоровье всех отбившихся от своих владельцев собак. И все выпили.
— Вот и все, дорогие друзья, счастливые советские студенты, — сказал профессор. — Я рассказал подлинный эпизод о том, как около сорока лет назад восемь студентов, в их числе и я, встретили на «собачий счет» новый год в номерах «Бельвю» на Лубянке”.
З Новим Роком земляки!
Ігор Бредіхін
